«Моя задача — показать детям красоту математики»

Юрий Могилевский, успешный программист, а теперь преподаватель и академический куратор Гимназии № 1, — о том, как превратить изучение математики в чистое удовольствие и чем преподавание похоже на службу в израильской армии.

Беседовала Ася Чачко.

разделительная линия

Как и когда ты попал в Гимназию?

Это было пять лет назад, когда Гимназия № 1 в Тель-Авиве только открывалась. В мае и июне прошли пилотные занятия для младших классов — и на них оказались дети моих друзей. Они рассказали, что Гимназия — это вроде бы школа, но дети ходят туда с удовольствием, потому что там все время во что-то играют. В то время я был в поиске новой работы, потому что меня не устраивала старая. Мне так понравилось описание Гимназии, что я решил поучаствовать. И в сентябре уже вел первый семестр.

Что именно тебя привлекло?

В то время я считал задачу сохранять русский язык у детей в эмиграции очень благородной, но, увы, недостижимой. А путь, который предлагает Гимназия, мне показался самым реальным способом хотя бы приблизиться к решению проблемы.

Почему эта задача казалась тебе важной? И почему недостижимой?

Почему это важная для меня задача? Потому что я люблю русский язык и хочу, чтобы он оставался не только «великим и могучим», но и «правдивым и свободным», о чем часто забывают, когда цитируют Тургенева.

У меня нет своих детей. Но мне важно, что будет после меня. У многих это чувство не возникает, пока у них не появляются дети. Но мне не все равно, что будет через сто лет. Хотя и не могу это объяснить рационально. И я прекрасно понимаю, что знание многих языков и наличие разнообразного культурного багажа в будущем даст детям лучшую основу для развития и понимания мира.

Почему я считал задачу сохранения языка в эмиграции недостижимой? Я понимал, что при том легкомыслии, с которым к ней подходит большинство родителей, дать полноценное знание русского языка детям невозможно. Родители часто думают: «Мы просто будем общаться с бабушкой, читать русские книги, и у детей останется язык». Но так не работает, потому что с некоторого возраста главная мотивация для использования языка у детей — общение со сверстниками, а не с бабушками и книжками. В результате у русского языка остается статус домашнего «принеси, подай, хочу есть». К русскому может сохраниться некое теплое чувство, с ним могут быть связаны хорошие воспоминания, но язык не будет живым.

Ты сам билингв и свободно владеешь ивритом?

Я приехал в Израиль, когда мне было 15 лет. Одна моя подруга даже делала научную работу про наше так называемое полуторное поколение — тех, кто приехал уже не детьми, но еще не взрослыми. Это особая социологическая группа, у которой часто бывают серьезные проблемы с самоидентификацией.

Я не могу сказать, что владею ивритом в совершенстве, потому что у меня есть акцент и я не узнаю многие культурные коды, которые рожденным в Израиле понятны с детства. Тем не менее я очень хорошо знаю иврит и тоже его люблю. Считаю, что из людей моего поколения лучше многих смог сохранить полноценное двуязычие. Но, конечно, мой родной язык русский, и, судя по всему, так будет до самой смерти. Так что в Гимназию я пошел еще и из меркантильных соображений — хотел, чтобы мне было с кем поговорить на русском языке.

Ты сказал, что, когда появилась Гимназия, ты как раз искал новое занятие, потому что тебе не нравилось прежнее. Кем ты тогда работал?

Я был программистом в корпорации Intel. Условия работы были шикарные, и я катался там как сыр в масле, но был несчастен все время. Дело в том, что я очень люблю противоречить всему, что меня окружает. Знаешь анекдот: You’re a contrarian! — No, I’m not! (англ. «Да ты же спорщик!» — «Вовсе нет!») Вот это про меня. Работать в огромной корпорации с таким характером мне было невыносимо. Когда услышал про Гимназию, интуитивно почувствовал, что общение с детьми пойдет мне на пользу. И действительно, в Гимназии никогда не чувствую, что я на работе, — это мне помогает не испытывать привычного желания протестовать.

И тебе действительно нравится общаться с детьми?

Я давно заметил: всегда, в какую бы компанию ни приходил, все дети тут же собираются вокруг меня — и все собаки тоже. У меня есть теория, что внутри каждого человека сидит ребенок — в течение всей жизни. Только иногда мы не даем ему проявиться. А еще этот внутренний ребенок у каждого из нас определенного возраста. Моему, видимо, лет шесть. Когда я рядом с детьми такого возраста, четко вижу, что творится у них в душе. А еще чувствую, когда родители слишком трясутся над детьми в ситуациях, в которых этого делать не стоит, и наоборот, не обращают внимания на то, что упускать нельзя.

Каково было начать преподавать?

Сначала я оказался в роли учителя у детей четырех лет. Я пришел такой весь из себя важный учитель, и передо мной класс. Я почувствовал себя полным дураком! И некоторое время ушло на то, чтобы понять, что я не учитель, а передо мной не класс: я — это я, а дети — это дети. Мы просто во что-то классное играем на тему урока. Предмет я и так знал, а технику, которой мне не хватало, постепенно перенял у своего ментора. Но больше всего мне помогло удивительное чувство, когда вдруг понимаешь, что все дети смотрят на тебя и слушают с открытым ртом. Это очень сильное переживание, которое мне повезло испытать с первого урока.

Еще я ощутил огромную ответственность. Это мне напомнило курс молодого бойца в израильской армии. Представь, собираются 18-летние дуралеи, которые только-только ушли от мамки и первый раз ночуют не дома. И ты один из них. На десятый день вам раздают ружья и боевые патроны. И вдруг все начинают держаться иначе, даже общаются по-другому, более уважительно, что ли. Потому что приходит осознание, что вам доверили что-то очень ответственное, и это вас организует. С детьми похожее чувство.

В Гимназии нет оценок и почти не бывает ни контрольных, ни тестов. Как проверить, что игры чему-то учат детей?

В школах проверку знаний обыгрывают как тест. Это неплохой вариант для детей старшего возраста, но вовсе не единственный. Важно понимать, что тест — это в первую очередь оценка учителя, того, как он смог объяснить тему. А чтобы проверить ученика, вовсе не обязательно проводить тесты. Можно с некоторой периодичностью давать похожую игру и смотреть, насколько лучше дети в нее играют, — в этом смысле математика очень удобный предмет: если дети три недели играют в крестики-нолики против компьютерной программы и вначале почти всегда проигрывают, а в конце почти всегда выигрывают, значит, они научились думать на один-два хода вперед.

А в старшем возрасте дети часто сами хотят, чтобы их проверили. Как-то я в старшем классе сказал: «Если вы хотите, чтобы я не просто хвалил вас за сделанную домашнюю работу, а проверял правильность ответов, нарисуйте в ней такой-то значок». К следующему уроку все до одного поставили в домашнем задании этот знак.

Расскажи про свой опыт образования.

Я учился в самой обычной районной школе № 447. Для меня это означало, что было как минимум 446 школ лучше нашей. Но моя сестра училась в школе № 450, так что мне еще повезло. Тот факт, что я что-то знал, чем-то интересовался и хотел учиться, мне никак не помогал. Одноклассники за желание проявить себя в учебе наказывали.

Я учился в то время, когда разрушался Советский Союз. В учебниках было написано то, что в это же время высмеивали в газетных фельетонах. Учителям, конечно, было сложно. Помню, как я вышел из пионеров: у нас был назначен слет, а мне хотелось домой. Я гордо сказал, что выхожу из пионеров. И кажется, это был их последний слет.

Самое главное чувство, которое у меня возникло еще в начальной школе, — что все учителя очень глупые люди, которые совсем ничего не понимают. Всю начальную школу я препирался с ними, потому что, на мой взгляд, они несли какой-то бред. Со временем научился некоторых понимать и слушать, а других — игнорировать.

Как же ты после этого решился стать учителем?

Но я не обычный учитель. Чаще всего школьный учитель воспринимается сегодня как неудачник, иначе разве стал бы он работать на такой непрестижной малооплачиваемой и тяжелой работе? Поэтому он себя утешает тем, что делает нечто большее, то, что оценят потомки. Возможно, в этой идее что-то есть. Но я убежден, что такой подход загубил профессию.

Почему?

Представь себе, что тебе нужно куда-то уехать и на вечер оставить ребенка с няней. Ты выбираешь няню в приложении и видишь, что одна няня стоит 50 шекелей в час, другая — 40, а третья — три шекеля. Скорее всего, ты ее не выберешь. Потому что этот человек, видимо, не понимает всю ответственность, которую на себя берет. Если она не ценит свой труд, вряд ли она способна действительно хорошо выполнять свою работу. Школьные учителя не могут адекватно оценить свой труд. Поэтому люди так к ним и относятся — как к дешевым нянькам.

Сейчас, помимо преподавания в Гимназии, ты занимаешься администрированием учебного процесса. Что отличает Гимназию как образовательную среду?

Гимназия — такая среда, в которой, с одной стороны, очень много свободы, а с другой — мы не впадаем в хаос, который свойственен многим современным школам, где ребенок сам решает, что ему делать, а учителя стоят рядом и улыбаются. У нас есть рамки, но они гибкие. Мне кажется, в Гимназии нашли оптимальную форму общения с детьми. Мы не потакаем им во всем — мы не няня, но мы и не авторитарны. Мы ничего от них не требуем, но так выходит, что им самим хочется многое делать. Ведь на самом деле детям нравится порядок. Бывает, заходишь в класс и видишь буйное веселье. Казалось бы, им хорошо, но если присмотреться, становится понятно, что они устали от хаоса и им нужно, чтобы кто-то пришел и сказал: а сейчас садимся и играем вот так.

Какую задачу ты ставишь перед собой на уроках математики?

Часто про математику говорят, что это сложный предмет, но его важно знать. Это действительно так. Но это очень плохая мотивация, чтобы кого-нибудь чему-нибудь научить. Более того, это прекрасная мотивация для детей, чтобы ничего не учить. Так что это не те качества, которые меня привлекают в математике.

Прежде всего математика — это очень красиво. Когда вдруг понимаешь что-то сложное и абстрактное — это приятное чувство. Чтобы дети втянулись в математику, учитель должен несколько раз доставить им такое удовольствие. Так что моя задача — показать красоту математики.

Я обожаю формулы, для меня этот сухой язык невероятно красив. Когда сложные, абстрактные идеи ясно и изящно записаны в виде формул, это вызывает у меня чувство восхищения. Этому меня научили в Технионе (Израильский институт технологий. — Прим. ред.). Но если формулу дают просто для того, чтобы ее выучить, это не приносит ничего кроме отторжения. Это как если бы на уроках музыки, вместо того чтобы сначала дать послушать мелодию, заставляли учить ноты. Такой урок отобьет любую охоту к музыке. До восьми лет я не показываю детям ни формул, ни цифр, чтобы не навести скуку. Выучить значки не проблема, гораздо сложнее понять, что они значат. А это удобнее делать, когда есть наглядный пример. Только когда у детей будет так много знаний и радости понимания, что они захотят навести во всем порядок, можно вводить цифры и формулы.

Что тебе дало преподавание?

До того как начал работать преподавателем, я никогда так много не учился. Я стал умнее и даже мудрее. Понял, что не бывает слишком просто, — любую задачу можно упростить, сохранив ее красоту и суть. Принято считать, что математика не для всех и если с тобой хотя бы два ученика, уже хорошо. Меня такой подход не устраивает. Я уверен, что математика для всех. Просто абстрактное мышление развивается со временем, и ему нужно помогать, объясняя все как можно нагляднее.

И наконец, я осознал, что самое важное — это игра. Все что угодно можно объяснить в игре. Поэтому даже на собеседования с новыми учителями я хожу с игрушечной машинкой: разговаривая, могу невзначай подтолкнуть машину к собеседнику — и смотрю, будет он в нее играть или побрезгует. Потому что, помимо прочего, мне крайне важно проверить природную склонность потенциального учителя к игре.

И еще я учусь у детей взрослеть. Вижу, как они стремятся стать взрослыми, и тоже первый раз в жизни начал испытывать это желание.

Учиться в гимназии № 1